В сентябре народный артист РСФСР Олег Басилашвили презентовал в Петербурге свою книгу "Палата №26", в которой делится воспоминаниями о времени перестройки и рассказывает истории из своей театральной жизни. Актер поделился с "Интерфаксом" своими соображениями о 90-ых, современном театре, футболе и архитектурном облике Петербурга.
- Олег Валерианович, по какому времени вы испытываете ностальгию?
- Я испытываю гигантскую ностальгию по детству, по юности, когда впереди были надежды, свет, любовь, перспективы творческие, и были живы все мои родные: и папа, и мама, и бабушка.
- Какое ощущение из тех времен вы хотели передать в вашей новой книге "Палата №26"?
- Мне хотелось передать собственное ощущение невнятности сегодняшнего дня, поделиться этим, самому себе ответить на некоторые вопросы. Например, что сейчас происходит? Куда мы идем? Есть ли у нас цели и какие? У какой части народа одна, у какой - другая? Понять это очень трудно. Я вспоминаю некоторые случаи из своей жизни, сопоставляя их друг с другом, пытаюсь ответить сам себе на вопрос, на который ответить невозможно. Это напоминает мне сумасшедший дом, когда больной путается в своих мыслях, поэтому книга названа "Палата номер 26".
- Вы бы хотели что-то напомнить читателям о 90-ых?
- Мне бы хотелось вместе с ними вспомнить годы, когда мы работали на Съезде народных депутатов РСФСР (не путать со съездом СССР), на том съезде, который дал возможность многим свободно высказываться, подарил отсутствие страха, ощущение точной перспективы, уверенности в демократических преобразованиях в нашей стране. Исчезла ложь, которая окутывала нас прежде каждый день. Каждый из нас понял необходимость личного вмешательства в судьбу любимой Родины. Я хотел бы, чтобы люди поняли: 90-ые годы - это светлые, яркие годы, полные надежд!
- Сейчас вам кажется, что тогда можно было сделать что-то по-другому?
- Я не политический деятель и такого рода ответы меня затрудняют. Мне кажется, основное, что мы сделали, благодаря Борису Николаевичу (Ельцину - ИФ) и его соратникам, заложено крепко и от этого, к счастью, никуда не деться, несмотря ни на что.
- Вы смотрите в будущее с надеждой?
- Несомненно, с надеждой. Другой вопрос: когда Россия станет подлинно демократической страной и станет ли ею... Этот вопрос меня мучает. Фирс говорит в "Вишневом саду": "Перед несчастьем то же было: и сова кричала, и самовар гудел бесперечь. Перед каким несчастьем? Перед волей...". Это говорит крестьянин, слуга, лакей у Раневских. Этими словами Антон Павлович выразил суть нашей российской жизни. Воля, свобода - мы еще не ценим ее по-настоящему и даже побаиваемся.
Я задаю себе вопрос: вот мой брат погиб в 1943 году и миллионы наших людей отдали свои жизни. Ради чего? Думаю, ради нашей свободы, а не ради золотых унитазов представителей нашей так называемой элиты!
- Вам не кажется, что сейчас в обществе идет какая-то деградация?
- Точно на этот вопрос я ответить не могу. Но убежден - то, что заложено Ельциным и Гайдаром, держит и заставляет идти, пусть и медленно, по цивилизованному пути.
- Вы часто критически относитесь к современному театру. Чем объясняется кризис в современном театре, с вашей точки зрения?
- Во-первых, самое легкое объяснение, 70 с лишним лет советский театр заставляли заниматься идеологизацией общества. Все искусство и культура направлялись на пропаганду коммунистической идеологии. Но находились в театре люди, которые говорили о нормальных человеческих чувствах, пытались делать людей лучше, честнее, порядочнее, сочувственнее. К таким я могу причислить и Эфроса, и Мейерхольда, и Товстоногова, и Немировича - много-много имен. Но общая тенденция была такой - направление в одно русло. Яркой формы боялись - мало ли что. Все было сковано наручниками коммунистической идеологии. И вот наручники упали, началась детская болезнь - стали делать такое, чтобы все ахнули.
Один экономист недавно высказал очень хорошую мысль - мы сейчас живем на границе перехода в иную реальность. То, чем мы живем сегодня и жили всегда - это эллинизм, гигантская эпоха, возникшая еще до Рождества Христова. Сейчас идет слом эпохи, возникает, благодаря новым цифровым технологиям, новое мироощущение и новое совсем иное восприятие окружающего мира, пока чуждого нам. Время опасное.
Театр как наиболее нервная организация культуры бешено ищет возможности воздействия на сегодняшний зрительный зал. Часто это носит поверхностный характер. Глядя некоторые спектакли, я просто поражаюсь наглости и бездарности режиссеров, которые говорят: "Вот я каков!". А в других спектаклях при той же самой форме, при той же условности существования героев я вижу безусловнейшее существование актеров в этой форме. В результате на "Евгении Онегине" Туминаса я плачу в конце спектакля, потому что он для меня именно такого рода. Туминас довел до моего сердца то, что я не понял у Пушкина.
Есть надежда на новую театральную ступень. Нельзя включать те тормоза, которые были при советской власти, это губит искусство. Но надо отдавать себе отчет, где лево, а где право.
- Вы входите в оргкомитет по празднованию 100-летия Гранина. Что вам наиболее близко в творчестве Даниила Александровича?
- Наиболее близка мне его жизненная интонация, особенно последнего времени, его способность возвыситься над мелочной суетой жизни. Я понимал, что он человек не молодой, поэтому я старался поменьше ему надоедать: приехал, посидел полчасика и уезжал, чтобы он мог отдохнуть. В последние дни мы только перезванивались, хотя он хотел приехать ко мне, но я болел гриппом, боялся его заразить.
Гранин - это человек, который, стоя в Рейхстаге в Берлине, говорил о блокаде, о Великой Отечественной войне, о своих товарищах. Он так отдавал память своим погибшим друзьям, а их - около 40 миллионов. Это гражданский подвиг человека. Я знаю, что это такое - выступать с трибуны, как это тяжело. Но Гранин сделал это.
- У нас прошел Чемпионат мира по футболу. Вы болели за Россию?
- А вы? Футбол - это тяжелейший труд, никакого отношения к патриотизму он не имеет. Я болею за любую хорошую команду. Я уважаю профессионализм во всем и в футболе тоже. А вообще-то Россия молодец, очень хорошо организовала турнир - белые ночи, я гордился тем, что в Петербурге много иностранцев, восхищающихся красотой нашего города, ведь нигде в мире нет ничего прекраснее. А выиграют наши или проиграют...К их чести показали себя наконец-то как волевые бойцы!
- А за "Зенит" болеете?
- Я слежу за ним. "Зенит"? Играют хорошие иностранные футболисты. Какой же это "Зенит"? Впрочем, желаю им удачи.
- История с Кокориным и Мамаевым показательна?
- Показательна. Разнузданность и вседозволенность... Если у тебя в кармане деньги, то ты можешь мчаться в "Порше" со скоростью 200 километров в час по Невскому проспекту, сбивать людей и не чувствовать за эти преступления никакой ответственности, ибо ты богат и знаменит. Кокорин - я очень высоко ценю этого футболиста, он очень талантливый. Мне очень жаль, что такого рода талант может гнездиться в таком... Мягко говоря... Раз он такой, значит, не выйдет из него Стрельцова. Жаль.
- Вы побывали на новом стадионе?
- Необходимо было сохранить старый стадион имени Кирова. Это образец советской архитектуры. Так же, как московский стадион "Динамо", откуда Синявский вел репортажи. Но решено иначе. Нет, я не был там, идти туда надо очень далеко, мне тяжело.
- Пространство вокруг стадиона преобразовалось. Совершенно другая панорама: Западный скоростной диаметр, стадион, Лахта центр. Вам нравится?
- Лахта центр все равно мешает. Если встать спиной к Зимнему дворцу, где служебный вход в Эрмитаж, он торчит между Петропавловкой и Ростральными колоннами. Зачем? Кто мне это объяснит? Думаю, причина этого строительства - непомерные амбиции владельцев.
Я не Мопассан, но вот он ненавидел Эйфелеву башню, может, я такой же? Может, потом Лахта центром тоже будут любоваться? Вряд ли. Париж - ничто по сравнению с Петербургом. Такого города, как Петербург, в мире больше нет. Выйдите на Дворцовую площадь, посмотрите - нигде в мире нет такого! А Нева в белую ночь! А эта небесная линия, о которой говорил Лихачев?! Зачем искажать ее "лахта-центрами"?
И вообще - почему не расстреляли до сих пор человека, который снес дом Рогова рядом с домом Дельвига? Осталась дыра. Кто посмел это сделать?
- А какое у вас любимое место в Петербурге?
- Много мест. Когда-то давно мы жили в общежитии театра имени Ленинского комсомола, ныне Балтийский дом. Никакого "Великан парка" еще не было. Домик наш стоял на берегу Кронверка, который еще Петром Первым был проложен. И он зарос ивами и кустами. А на том берегу Кронверка был ровный гигантский луг, громадное зеленое поле. Поле замыкала красная стена Артиллерийского музея, а за ней сиял пронзительный шпиль Петропавловского собора. Такой сказочный вид, деревенский, на город не похоже, и в то же время в центре города. Мне это было настолько удивительно, я так люблю это место!
Есть еще одно воспоминание. На Невском проспекте сейчас масса кафе и ресторанов, в них я не бывал никогда, за исключением одного места, которое я посетил вместе с моей тетей и бабушкой, в 1946 году приехав в Ленинград, прокопченный после блокады, где половина домов была разрушена. Это кафе "Квисисана", оно было неподалеку от Московского вокзала на Невском, и мы там пили кофе "Олэ". Несмотря на послеблокадную разруху, все там было прекрасно, и я никогда его не забуду.
- Какова должна быть судьба Исаакиевского собора?
- Судьба его должна быть такой же, какой была до Революции. Это было государственное учреждение, не принадлежавшее Церкви. Значит, сейчас им должен владеть город или страна, но не епархия. Как было при царе, пусть так и остается. Вот построил его Монферран для этой цели, пусть этой цели он и служит.
